Память.
Услышал эту грустную историю, я от знакомого рыбака дяди Миши, ветерана и инвалида Великой Отечественной войны. После войны их кавалерийская дивизия была расквартирована в Туркестанском военном округе. В то послевоенное время в городах Средней Азии размещалось много эвакогоспиталей. Прошедшие излечение солдаты возвращались в свои части, а вот инвалиды, комиссованные по ранению, не спешили покидать тёплые и хлебные края и ехать в разрушенную войной, полуголодную Россию. Многим по – просту, некуда и не к кому было ехать. Страшная война поглотила их близких и родных, лишила крова, и отняла здоровье. Да и те, кто имел возможность вернуться домой в свои семьи, не хотели предстать перед своими любимыми жалкими калеками, безрукими и безногими обрубками. Они, воины победители, разбившие фашистские полчища, прошедшие пол Европы, освободившие Мир от «коричневой» заразы, стыдились своей убогости и беспомощности. На многолюдных восточных базарах они жили своей обособленной жизнью, не пуская в неё посторонних. Несчастные, сутками обитали в пыльном квартале города, занимаемом базаром. Одни приторговывали папиросами и самодельными зажигалками, другие просили милостыню, третьи подрабатывали несложной и посильной работой, а некоторые гадали на картах, жульничая и подворовывая. Местные дехкане – крестьяне, привозившие сюда свой товар: дыни, арбузы, орехи и виноград, неделями торгующие здесь, доброжелательно относились к инвалидам. Зачастую, не распродавшись, уступали свой товар бывшим солдатам за символическую цену. А те в свою очередь меняли его на спиртное, и пили, пили до умопомрачения, заливая свою боль и горе водкой и местной самогонкой «чачей». На их фоне выделялся один молодой, лет двадцати пяти от роду, голубоглазый и белокурый парень. Всегда трезвый, опрятный, гладко выбритый, одетый в светлый чесучовый китель, в синих кавалерийских галифе, и до зеркального блеска начищенных хромовых сапогах, он появлялся на базарной площади. На правом плече его кителя, был кавалерийский погон со звёздочками капитана, а на левом – золотой парадный эполет с номером 60 – го Померанского гвардейского кавалерийского полка, конного корпуса генерала Крюкова. На левой стороне груди, среди золотых шнуров аксельбанта красовались два ордена Красного Знамени. Его грустное лицо и кудрявая, цвета спелой пшеницы шевелюра вызывали к нему уважение и сожаление одновременно. Голубые, широко раскрытые, бездонные немигающие глаза, смотрящие куда-то вдаль, с первого взгляда выдавали - слепца. Олег, а именно так звали нашего героя, в бою под Кенигсбергом получил осколочное ранение в голову, жизнь молодому кавалеристу медикам удалось спасти, а вот зрения он лишился навсегда. Неизвестно по какой причине Олег не вернулся домой, а остался в этом небольшом среднеазиатском городке, наверное, у него, на этот счёт были свои веские причины, в которые он не хотел посвящать никого. Среди восточной базарной толпы с её пёстрыми, пахнущих потом халатами дехканов, женскими платками. Вечно снующей детворы, вперемешку с верблюдами, ослами, повозками с фруктами и овощами. Его высокая и стройная фигура возвышалась, как башня минарета. Люди всегда собирались возле Олега, и он, не громким, но чистым голосом, который доходил до каждого слушателя, как будто предназначавшийся лично каждому, читал стихи: «Закоптелые и шершавые, шли мы Прагой, Берлином, Варшавою. Воротились домой – безглазые, воротились домой – безрукие. И с чужой незнакомой заразою, и с чужой непонятною мукою. И в пыли на базаре мы сели, и победные песни запели. Подавайте нам, инвалидам! Мы сидим с искалеченным видом. Пожалейте нас победителей, поминаючи Ваших родителей»… Олега любили и щедро одаривали, а товарищи по несчастью его просто боготворили. Деньги и подарки он тут же отдавал своим друзьям, оставляя себе самую - малость. По узкому коридору, предоставленному ему толпой, он, простукивая саксауловой тростью путь, медленно, как библейский пророк Моисей, возвращался в свою крохотную каморку, приютившуюся на заднем дворе госпиталя. Сняв свой парадный мундир, он вешал его на проволочную вешалку, снимал сапоги и переодевшись в вылинявшую до белизны на южном солнце гимнастёрку и такие же х/б галифе готовил на печке - буржуйке незамысловатый обед. Перекусив чем - Бог послал, Олег отправлялся на местное озеро рыбачить. Ловил он всегда в одном и том же месте, в небольшом заливчике бухточке. В прибрежных зарослях был аккуратно срезан камыш и уложен на своеобразный тент – крышу, покоящейся на четырёх столбиках акации. Под тенью этой беседки располагалась небольшая приземистая скамейка, в полуметре от берега, а в воде находилась рогулька, на которую рыболов укладывал свою удочку. Наслышанные, о его увлечении рыбалкой, друзья инвалиды подарили Олегу удочку. На гибкой двухметровой ветке дикого ореха, безногий танкист Василий установил пропускные кольца и трофейную инерционную катушку, выменянную на пятилитровую флягу медицинского спирта у интендантского майора. Леска тоже была трофейной - немецкой. Такую диковинную удочку Василий видел в разбитом бомбёжкой немецком средневековом замке и, как мог, по памяти воспроизвёл её. Для удобства рыболова катушка была установлена на самом конце рукоятке удилища. Насадив на крючок варёное зернышко перловой каши, Олег делал маятниковый заброс своей снасти, и, прижив леску выше катушки средним и безымянными пальцами к древку удилища, располагал указательный палец на тонкой леске, слегка прикасаясь к ней. Чуткие пальцы Олега ощущали малейшее прикосновение рыбы к насадке, они были его глазами и могли рассказать ему многое о том, что происходило на другом конце этой тонкой нити. Вот сейчас насадку нервно теребит небольшая плотвичка, а вот, перловку осторожно пробует своими губами – трубочкой жёлтобокий лещ, размером с большую сковородку. Небольшое скользящее грузило совсем не создавало сопротивления осторожной рыбе. Поплавок ему незрячему был совсем не нужен, он только бы настораживал водных обитателей. Чуткие пальцы Олега иногда позволяли ему вернуться в свою далекую, довоенную юность. И тогда он явственно представлял перед собой голубое с белыми барашками облаков небо. Зелёный колышущийся на ветру камыш, блестящие блики бирюзовой волны и лицо своей любимой, Настеньки, усыпанное желтыми веснушками… В такие минуты он был снова зрячим и по человечески счастливым, он до позднего вечера просиживал на берегу тёплого озера, любуясь яркими красками мира… К осени Олег пропал, никто не мог сказать, куда он делся. Все попытки разузнать о судьбе Олега у его друзей инвалидов, наталкивались на молчаливый, но явный протест его товарищей. Они явно не желали говорить о судьбе своего друга. Когда же расспросы становились слишком настойчивыми, сотоварищи Олега с не прикрытой угрозой поднимали свои костыли и культи и, грозя ими, отгоняли через – чур, любопытных. Сиротливо на берегу озера стояла покинутая беседка, и ждала возвращения своего хозяина. Время и ветер разметали камышовую крышу, кто-то унёс на дрова столбики акации и полуразвалившуюся скамейку. После небывало тёплой даже для этих мест зимы, озеро отступило на метр от своих берегов. Ранней весной люди увидели, как ивовая рогулька-подставка пустила ростки и со временем превратилась в красивую, раскидистую иву. Долго ещё местные жители, глядя на зелёное дерево, вспоминали молодого инвалида кавалериста… Обидеть слепого, по - моему, самый тяжкий из людских грехов на земле. А забыть о великом подвиге погибших и покалеченных войной Солдат защитивших отечество - двойной грех. У народа, забывшего свою историю а, попросту, предавшего её нет, и не может, быть будущего.
